бурятия отмечает 350 лет со дня добровольного вхождения в состав россии

В
июле 2022 г. отмечалось
350-летие вхождения Бурятии в состав России. Отсылка к 1661 г. (основание
Иркутского острога) является, конечно, условностью. Также были предложения использовать
в качестве “точки отсчета” 1681 г. (создание одноименного воеводства), 1689 г.
и 1727 гг. (Нерчинский и Кяхтинский договоры соответственно). Как будет
показано в данной статье, интеграция в политическое и правовое поле государства
территории, население которой специфично в этническом отношении, является по
своей природе не одномоментным действием, а сложным, противоречивым и
долгосрочным социальным процессом.

Условным
является и само выражение “присоединение Бурятии”. Бурятские племена, признавшие
в XVII в. подданство русского царя, не представляли собой единого политического
целого, а в этническом отношении, будучи раздробленными на различные племена[1]
и роды, не дифференцировались четко от халха-монголов[2].
Тем не менее, данное выражение может использоваться, если будет учитываться его
сугубо конвенциональный характер.

Немаловажное
научное значение имеет вопрос о добровольном или насильственном характере,
которое носило такое присоединение. В последнее время на ряде сайтов в сети
Интернет появляются тексты, авторы которых пытаются доказать, что Бурятия была
завоевана.Вот типичный образчик такой пропаганды:
“На самом деле Бурятия сдалась России после многолетних кровопролитных войн.
Эффектно используя преимущество в огнестрельном оружии, а также спаивая бурят
водкой, русские завоеватели в конечном итоге покорили сопредельное государство.
После этого, уже 350 лет, идет последовательное уничтожение бурятской
идентичности, культуры, языка”.

Для
ответа на вопрос о действительном характере присоединения этого региона к
России целесообразно обратиться к собственно бурятским источникам. Ценнейшим
источником являются в этом плане летописи на старомонгольском языке, которые
велись в буддийских монастырях этого региона с XVII
по начала XX в. (отметим, что до недавнего времени историческая
наука не уделяла этим летописям должного внимания, однако в последние годы они
активно вводятся в научный оборот. Летописи, используемые в данной работе,
цитируются по изданию, выпущенному в 2022 г. Институтом монголоведения,
буддологии и тибетологии СО РАН).

Летописец
Ц. Сахаров отмечал: “сибирские инородцы, ныне именуемые бурятами, суть монголы
и по собственному желанию страну свою отдали России, не стали укочевывать во
Внутреннюю Монголию и сделались подданными русского царя”[3].

В
данном конкретном случае проявилась проблема общего характера. Суть ее в том,
что для членов этнической общности
вхождение в государство, где преобладают представители иной этнической
общности, создает возможность более
качественного удовлетворения потребностей за счет участия в более широкой
системе разделения и кооперации труда. Однако такое решение связано с риском стать не равноправными участниками
этой системы, а ее жертвами.Сознавая это обстоятельство, но “полагаясь
на милость его величества Белого царя”[4],
буряты сделали выбор в пользу России.

Д.-Ж.
Ломбоцыренов отмечает, что при первых контактах русских с бурят-монголами и
хамниганами первые полагали, что у этих народов дикие нравы и они способны на
преступные действия. Несмотря на это, русские старались сблизиться с ними и
подчинить их своей власти, для чего в частности, дарили им ценные подарки.
Вскоре буряты, жившие на западной стороне Байкала, “стали платить русскому царю
подать ежегодно по пять рублей деньгами, по пять шкурок пушнины”, благодаря
чему “были избавлены от нашествий со стороны Монголии”[5].
Около 1660 г. российское подданство приняли шесть племен бурят-монголов,
проживавших на левом берегу Селенги и северном побережье Байкала.

Интересно,
что в 1665, 1666 и 1675 гг. перед Москвой не раз ставился вопрос о переходе в
русское подданство всей Халхи, именовавшейся иностранцами Внешней Монголией[6].
Однако царское правительство не было склонно переоценивать имеющиеся в его
распоряжении военные и иные ресурсы. Тем не менее, во второй половине XVII в. многие халха-монголы перекочевали в Россию. Переселения
происходили и в дальнейшем. Среди мигрантов оказался, в частности, халхасский
князь Андахай с тысячей семей своих подданных[7].
Авторы “Бишыхан запискэ” приводят целый ряд таких случаев, имевших место, в
частности, в 1650, 1684, 1694, 1696, 1719 и 1722 гг.[8]
Мотивы одной из групп переселенцев они описывают так: “было решено перекочевать
на север в российские земли, где правит могущественный белый царь, очень
справедливый и проявляющий заботу о подданных”[9].

Вхождение в
состав различных государств способствовало процессу этнической дифференциации
бурятов и монголов.

Как
отмечает летописец Т. Тобоев, первые
годы после присоединения Бурятии к России сопровождались конфликтами с русским
населением: представители последнего “оставляли свои поля неогражденными и
захватывали проникавший на них бурятский скот и запирали его… уводили и
захватывали даже жен и детей одних, а других бросали в воду и забирали в
качестве аманата сыновей их в Итанцинский острог на срок, пока не уплатят
подати за будущий год”[10].
Тогда хоринские буряты направили в Москву делегацию. Она была удостоена
аудиенции у Петра I, и тот “строго
запретил… дурные насильственные действия” и приказал, чтобы они
беспрепятственно владели своими землями. В. Юмсунов также указывает, что царь
также повелел “снести возведенные в этих местах селения казаков и крестьян,
запретил в будущем притеснять наш… народ и творить беззакония”[11].
После этого, как отмечает Т. Тобоев, “хоринские буряты стали жить в мире и
радости… Они разбогатели скотом и стали богаты потомством”[12].

Бурятские
летописцы указывают, что причинами конфликтов
далеко не всегда становились действия “русской стороны”.  Д.-Ж. Ломбоцыренов приводит случай, когда
столкновение между русскими и бурятами спровоцировал сонгольский нойон Ухин,
призвавший направить войска против собственных родственников, объясняя, что те
пришли его убить. В действительности, последние хотели принять русское
подданство[13].

Летописцы Т. Тобоев, Д. Дарбаев и
В. Юмсунов приводят итоги ревизий, свидетельствующие, как замечает последний,
“о постепенном приросте числа душ хоринского народа”: в 1795 г. – 17353 души, в
1811 г. – 20801[14], в
1823 г. – 23954, в 1831 г. – 25064, в 1858 г. (включая обособившихся к этому
времени агинских бурят) – 32214 и т.д.[15]
Как указывает Л.М. Дамешек, всего “за 250 лет, прошедших со времени
присоединения народов Сибири к России и до начала XX
в., численность бурят возросла примерно в 10,6 раза”[16].

Для сравнения, мексиканское
население, составлявшее перед началом европейского завоевания около 20
миллионов человек, сократилось к 1618 г. до примерно 1,6 миллиона[17]. Разумеется,
значительную роль в столь значительном сокращении населения сыграли инфекции,
принесенные завоевателями. Поскольку Бурятия никогда не была абсолютно
изолирована от России, а кроме того, буряты, будучи скотоводами, были более
устойчивы к патогенам, чем охотники-собиратели[18],
этот фактор не оказал здесь своего катастрофического действия. Тем не менее,
факт остается фактом: десятикратный рост
населения в одном случае, и двенадцатикратное сокращение в другом. Демографическому
росту бурят способствовало, в том числе, введенное в 1808 г. обучение их
оспопрививанию. Как отмечает Тугулдур Тобоев, благодаря прививкам поветрия оспы
вскоре прекратились[19].

Увеличение
численности “инородческого” населения Сибири сокращалось уменьшением его доли,
вызванным интенсивными миграционными процессами[20].
Еще в 1804 г. действительный статский советник Лаба по соглашению с главными
хоринскими нойонами и сайтами “учинил приговор” об отчуждении 105 тысяч десятин
земли в районе реки Ингода для размещения российских крестьян, переселявшихся с
Кавказа, оставив остальные земли “во владении хоринского народа”[21].
Однако, как утверждает В. Юмсунов, впоследствии русские крестьяне и казаки
начали селиться и за пределами земель, отведенных им этим соглашением[22].

Надо
заметить, что земельный  вопрос в Сибири, в том числе и на землях,
населенных бурятами, существенно обострился в более поздний период – в конце XIXв.
Связано
это было с необходимостью поземельного устройства переселенцев из Центральной
России, страдавшей от аграрного перенаселения. Как отмечал в 1896 г. А.А.
Кауфман, “значительное большинство площадей, вошедших в переселенческие
участки, выделено из пользования старожилов”[23].
Последние считали землю своей собственностью, тогда как правительство –
государственной. Как пишет А.Я. Ефименко, сходный процесс имел место и на
Русском Севере, где власти задолго до этого провозгласили землю собственностью
государства, отрицая права крестьян на свободное ей распоряжение[24].
То же происходило и в Малороссии[25].
Как указывает Л.М. Дамешек, в конце XIXв., после ряда
колебаний правительство решило “уравнять оседлых и кочевых аборигенов в
отношении прав и размеров землепользования с русскими крестьянами”[26].

Ситуация
осложнялась тем, что в хозяйстве бурят значительную, а иногда и преобладающую
роль имело скотоводство, а значит, им требовалось больше земли[27].
Одни представители царской администрации выступали за
немедленный перевод кочевого населения на оседлость, другие придерживались
мнения, что поспешность в этом деле может вызвать межэтническую напряженность[28]. Реализации этих планов
помешали I
Мировая война и последовавшее за ней падение монархии.

Автор
далек от того, чтобы высказывать окончательные выводы по поводу
землеустроительной реформы. Вместе с тем, нельзя не заметить, что в ней нельзя
увидеть “сгона с земель”, подобного тому, который осуществлялся, к примеру, в
США. Имела место не дискриминация по
этническому признаку, а попытка распространить на бурят общегосударственные
правила, продиктованная аграрным перенаселением Центральной России.

Говоря
о последствиях и значении присоединения Бурятии к России, нельзя не затронуть
вопроса о сближении народов в чертах
быта и методах ведения хозяйства. Этот процесс был обусловлен как “низовым”
взаимодействием русского и бурятского населения, так и целенаправленным
действием государственной политики.

Как
отмечает В. Юмсунов, начиная с 1750 г., буряты, ранее не знавшие телег, саней и
конской упряжи, “подражая русским, стали запрягать в телеги и сани лошадей и
перевозить свои вещи”[29].
А в голодном 1792 г. Екатерина IIвелела бесплатно
выдать хоринским бурятам из казны семена, сохи и серпы и приказала им сеять
хлеб. Как указывает В. Юмсунов, кроме того специально прибывшие чиновники
обучили бурят способам посева различных злаков[30].

В
начале следующего века генерал-губернатор Сибири Лавинский предложил выращивать
зерновые селенгинским бурятам и казакам. Уговорив их, он обратился к императору
с просьбой о помощи сельхозинвентарем. На Петровском заводе за казенный счет
было изготовлено 765 плугов и 1520 серпов, было выделено семенное зерно. Как
пишет Дамби-Жалсан Ломбоцыренов, “Научившись сеять, буряты ежегодно стали
получать доходы” и  “не хуже русских
хлебопашцев… выращивать зерновые. Некоторые занялись картофелеводством и
овощеводством”[31].

Кратко
охарактеризовав демографические и социально-экономические аспекты присоединения
к России Бурятии, следует перейти собственно к политическим и правовым аспектам
проблемы. При этом логично начать с воздействия государственной политики на
изменение традиционной социальной организации.

Как
отмечает Г.Е. Марков, племенное устройство является для кочевничества не
пережитком родового строя, а закономерным явлением. Исчезает она лишь  в том случае, когда ее заменяет
административно-территориальная система, введенная извне[32].
Царское правительство не форсировало
интеграцию народностей Сибири в общее политико-правовое пространство.
Создавая институты местного самоуправления, оно вместе с тем до известной
степени консервировало традиционные порядки.

Л.М.
Дамешек выделяет в качестве важных принципов правительственной политики в
отношении народов Сибири стремление сохранить род в качестве основной
административной и экономической единицы[33],
а также ставку на местную аристократию. К примеру, в 1770 г., когда приехал
лекарь, чтобы привить баргузинским бурятам оспу, последние оказали
сопротивление. Однако после того, как оспу привил своим детям тайша Босхол
Ондреев, “другие не стали препятствовать и допустили прививку”[34].

Когда
в 1727 г. было произведено размежевание российских и китайских земель от Кяхты
до истоков Аргуни, российская сторона щедро вознаградила представителей
бурятской аристократии за помощь и содействие. Зайсан подгородного рода А.
Андахаев был произведен в главные зайсаны[35],
хоринский зайсан Ш. Болториков – в тайши, А. Наярайн – в зайсаны[36].
Их наследники были освобождены от уплаты податей, им было назначено жалованье[37].
Награждения производились и в дальнейшем. Бурятской знати присваивались чины,
предусмотренные Табелью о рангах. К примеру, главный тайша Ринчинов был
пожалован в надворные советники, три вторых тайши – в коллежские асессоры, а
ряд зайсанов и шуленг – в титулярные советники[38].

В
1807 г. в целях централизации управления в местности Буралын Тохой была создана
степная контора (как отмечает
В.А. Мунханов, в других бурятских землях такие органы стали возникать уже в
конце XVIII в.).

Устав
об управлении инородцев Сибири, принятый в 1822 г., ликвидировал степные
конторы и ввел для кочевых инородцев трехуровневую систему самоуправления,
включавшую родовые управления, инородные управы и степные думы[39]
(в 1880-90-е гг. последние были упразднены)[40].
При этом в первых зайсанов сменили старосты, а во вторых шуленг заменили головы[41].
При этом, как отмечает Д.-Ж. Ломбоцыренов, последняя из названных должностей
стала отныне выборной[42].
Таким образом, сохраняя и гарантируя сохранение самобытности бурятской
социальной организации, Устав 1822 г. предусматривал определенные меры,
направленные на повышение демократизма последней.

В
отношении судопроизводства нужно заметить, что еще “Инструкция пограничным
дозорщикам” графа С.Л. Владиславича-Рагузинского от 22 июля 1728 г.
предусмотрела изъятие из ведения родовых
властей “криминальных дел” и сохранение в компетенции родоначальников суда и
расправы в “малых делах”[43].
Этот подход был сохранен и в Своде Законов Российской Империи, принятом в 1832
г., и в новой редакции последнего, утвержденной в 1857 г. К числу деяний,
входящих в ведение общегосударственного правосудия, Свод относил грабеж,
разбой, убийство, поджог и фальшивомонетничество.  Все остальные дела решались на основе Устава
об управлении инородцев Сибири 1822 г. и согласно обычаям[44].
Вместе с тем, как с сожалением отмечает В. Юмсунов, “некоторые молодые люди
сами усвоили обычай вести следствия и решать дела предпочтительно на основании
общих законов, что представляется нам нецелесообразным”[45].
Надо полагать, корни этого явления в том, что несистематизированность и
противоречивость обычного права  вела к
многочисленным спорам между инородцами “о смысле и силе их правил”[46].
По мнению А.Д. Горемыкина, обычаи
фактически подменялись произволом родоначальников[47].
Сходную тенденцию отмечали на рубеже XIX–XXвв. и крестьяне Новгородской губернии. По их словам,
зафиксированным исследованием, проводившимся под руководством этнографического
бюро В.Н. Тенишева, волостной суд “редко в закон глядит, решает дела больше по
нашему крестьянскому обычаю, а под прикрытием местного обычая можно творить
какие угодно беззакония”[48].

Как
отмечает С. Охлябин, большое развитие в дореволюционной России получила
практика создания “иррегулярных войск”, то есть
соединений, не имевших правильной организации либо значительно отличавшиеся по
комплектованию и обучению от регулярных войск.[49]. Еще в 1728 г. по
инициативе графа Рагузинского буряты и тунгусы были привлечены к пограничной
службе. Как пишет летописец, “С 1728 года, когда границы были
демаркированы, вплоть до 1765 года… забайкальские бурят-монголы защищали
границы своими силами без какой-либо поддержки от властей”[50].
Сходным образом в Енисейской губернии: до 1758 г. пять пограничных знаков на
русско-китайской границе охраняли “ясачные иноземцы” койбалы, сагайцы и
бельтыры[51].
Представляется, что уже эти факты наносят серьезный удар по “черному мифу” о
России как “тюрьме народов”: что это за темница,
в которой сами узники охраняют периметр?

В
1851 г. было создано Забайкальское казачье войско, в состав бригад которого
вошли тунгусский (эвенкийский) и два бурятских полка.

Рассматривая
сложную взаимосвязь вопросов политико-правовых и этнических, нельзя упускать из
виду религиозные. Религия всегда испытывает воздействие государственной
политики, инкорпорирует этнические стереотипы, оказывая, в то же время,
обратное влияние и на первую, и на вторые.

Буддизм
в форме ламаизма проник в Бурятию в XVII в., а
формирование ламаистской церковной организации началось лишь
в XVIII в. Как пишет В.
Юмсунов, в 1712 г. из Тибета прибыло сто пятьдесят лам[52],
которые “соединились с селенгинским и бурятским народом и были приписаны к
каждому в отдельности роду”[53].
Царским правительством все они были утверждены в комплектных ламах и
освобождены от податей[54].
“Свободное исповедание и усердное распространение этой драгоценной религии”[55]
были подтверждены  Манифестом Павла I, изданным в 1797 г.[56],
а также указом Александра I от 1822 г[57].  В 1853 г. Николай Iутвердил
положение о буддистах Восточной Сибири[58].
Этот документ устанавливал штатную численность лам в 285 человек, а вместе с
помощниками и учениками (хувараками) – 320. Остальных было велено перевести в
светское состояние[59].

В 1760 г. лама Д.-Д. Заяев, прошедший
обучение в Тибете был принят императрицей Екатериной II.
Ему была пожалована должность пандита-хамбо. С этих времен сложилась практика, при которой высшие должностные лица отечественного
буддийского духовенства утверждались императором[60].
Насколько силен был контроль центральной власти за этими своими назначенцами? По
утверждению одного из летописцев, причиной отстранения от должности ширетуя
Чойроба Ванчикова стало то, что он “слишком активно распространял буддизм”[61].
Однако это был единичный случай.

Политика
царского правительства в отношении шаманизма по-разному оценивается исследователями.
Этот вопрос требует специального изучения. Борьбу против шаманизма вело главным
образом ламаистское духовенство. В начале XIXв.
лама хамниган-казаков Л. Пэринлэй, став буддистом, отбирал онгоны и другие
предметы шаманского культа и сжигал. Вместе с тем, буддисты стремились
интегрировать в свой религиозный культ определенные элементы шаманистских
представлений. По словам одного летописца, лама А. Доржиев “создал… условия для
превращения шаманских тэнгриев в гениев-хранителей, очищающих от препятствий”[62].

В 1838 г. Николай Iподписал указ, где говорилось как о защите православия, так и о
недопустимости гонений шаманства со стороны лам. Существует точка зрения,
что ранее власти нередко поддерживали борьбу лам против шаманства, однако
перешли к охране последнего, полагая, что распространение ламаизма представляет
опасность для официальной религии Российского государства.

Распространялось
среди бурят и православие. В. Юмсунов и Д. Дарбаев отмечают в своих трудах, что
уже в конце XVIIIв. ряде селений отдельные представители
разных родов хоринского народа приняли крещение “и стали жить по русским
обычаям, строить русские дома”. Известно, что Устав об управлении инородцев Сибири, принятый в 1822 г. запрещал
насильственное крещение. Законодательство предписывало ограничиваться
мерами стимулирования (так, в 1832 г. Сибирский комитет издал предписание “О
сложении ясака на три года с инородцев, вступивших в христианскую веру”)[63].
Вместе с тем, в одной из последних бурятских летописей, написанной в 1930-х
гг., говорится о случаях насильственного крещения, подарках крестившимся, а
также о практике, когда христианскую веру принимали провинившиеся в чем-то
люди, чтобы избежать наказания[64].
Реакцией на злоупотребления стало насилие: “некоторые иркутские буряты в
позднее время… били и убивали попов”[65].

Летописец признает, что сами ламаисты
недостаточно активно пропагандировали свою веру. В школах, которые действовали
при дацанах, обучение велось не на бурятском, а на тибетском языке. Православные
миссионеры действовали активней. Уже в 1827 г. в Санкт-Петербурге был опубликован
перевод на монгольский и калмыцкий языки всего Нового Завета. В его подготовке
участвовали буряты Б. Мурисуев, В. Татауров и Н. Одоев, награжденные за это
золотыми медалями[66].
К 1907 г. среди иркутских бурят было 65 тысяч шаманистов, 40 тысяч православных
и лишь около 13 тысяч буддистов[67].

Едва ли можно говорить о принятии
православия как непременном условии социального роста. Так и не принял
православия уже упоминавший ученый Д. Банзаров. Несмотря на это, он служил
чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири. Л.М.
Дамешек, в целом весьма критически оценивающий политику самодержавия, признает,
что в конце XIXв. в Верхоленском округе 58,7%
должностных лиц исповедовало шаманизм, а 8,4% – ламаизм. Случались и
парадоксальные случаи: просветитель кударинских бурят Н. Гомбоев, удостоенный
звания титулярного советника и служивший переводчиком у амурского военного губернатора,
построил церковь, однако сам православия не принял.

Подводя итоги, можно сделать вывод: летописи не дают никаких оснований говорить
о насильственном характере присоединения Бурятии к России. Принятие
российского подданства было добровольным решением многих бурятских племен и
родов. Вхождение в состав российского политико-правового пространства
способствовало сохранению самобытности, десятикратному демографическому росту и
социально-экономическому развитию бурят. Начиная со времен Петра I, центральная власть принимала меры, направленные на
защиту и поддержку последних, – хотя, 
разумеется, эти действия не были и не могли быть безукоризненными. Цели,
задачи и принципы государственной политики никогда не определялись в форме четко
выстроенной концепции. Действия были порой противоречивы, но в целом
осуществлялись в русле интеграционного подхода, обеспечивающего постепенное
сближение этнических общностей при сохранении их самобытности.

 Сергей
Подъяпольский