Добровольцы России «Как же так, братишки?», «Как же вы не убереглись?», «Вы были лучшими из нас», — говорят те, кто хорошо знал астраханцев Александра Матвеева, Георгия Шерстюкова, Александра Ховрико. Ребята отправились в ДНР с гуманитарной миссией. Развозили жителям Шахтерского района продукты, доставляли медикаменты в местные больницы. 10 июля в 4 утра их волонтерский центр был обстрелян из реактивной системы залпового огня HIMARS. Три человека погибли, 11 были ранены, четверо пропали без вести.
О погибших добровольцах рассказали «МК» их друзья и знакомые.
На Донбасс с гуманитарной миссией волонтеры отправились 1 июля от общероссийской молодежной патриотической организации «Наследие».
Камера на освобожденных территориях выхватывала груды плит и кирпичей, оставшихся от домов. Покореженную технику, обугленные, пробитые снарядами стены церквей. Их цель была Владимирка, которая практически примыкала к линии соприкосновения. В село несколько месяцев не доставлялись продукты.
Жители, принимая пакеты с крупой, мукой, консервами, подсолнечным маслом, желали ребятам здоровья. Выдача «гуманитарки» проходила оперативно. В любой момент мог начаться обстрел. Медсестры в разбитых больницах, забирая коробки с лекарствами, крестили волонтеров вслед.
«Огромных сил вам в благом деле. Держим за вас кулачки! Возвращайтесь домой живыми и здоровыми!» — писали им друзья из родного военно-патриотического клуба «Покров». За волонтеров молились близкие.
А под утро 10 июля украинские войска обстреляли Шахтерский район в ДНР из РСЗО. В село Степано-Крынка прилетело шесть ракет. Волонтерский центр был разрушен. Астраханцы Александр Матвеев, Георгий Шерстюков и Александр Ховрико погибли.
— Как узнали о трагедии?
— Два дня они не выходили на связь. Потом мы увидели сообщение губернатора Астраханской области Игоря Бабушкина о том, что украинские националисты ударили по волонтерскому складу, где находились наши добровольцы. Там были также ребята из Питера, Карелии, Твери, Москвы. Четверо пропали без вести. 11 человек получили ранения. Тот населенный пункт ранее так интенсивно не обстреливался, пока американцы не передали ВСУ реактивные системы HIMARS.
Виктор говорит, что это были лучшие их активисты.
— Все трое работали в Центре военно-патриотического воспитания, казачества и подготовки населения к военной службе. Пропадали на работе все вечера, выезжали на мероприятия в выходные. Были инициативными, все время что-то придумывали. Получали гранты и создавали проекты для подрастающего поколения.
Гоша Шерстюков был атаманом Союза казачьей молодежи войска Донского. Каждый год ездил вожатым в военно-исторический лагерь «Страна героев», был организатором профильных казачьих смен. Это был настоящий вожак для подростков. Мы подсчитали, он воспитал, «поставил на крыло», около 1200 ребят. Многие из них только благодаря Гоше «ушли с улицы», бросили курить, заинтересовались историей казачества, традициями, полюбили лошадей.
Он сам прекрасно ездил верхом, занимался джигитовкой. Лошади понимали его с полуслова. Гоша был настоящим казаком по духу, прирожденным педагогом-организатором. Сколько я его помню, он всегда находился в окружении мальчишек и девчонок. Он сам из многодетной семьи. Абсолютный бессеребренник, готовый поделиться всем, что у него было.
Друзья говорят, что Григорий учился в Астраханском государственном университете на факультете физической культуры и спорта. Был лучшим студентом в группе. 11 июля должен был получать диплом бакалавра. Собирался поступать в магистратуру.
— Кто общался с Гошей, тот знал, что значит иметь настоящего друга, — говорит Ксения Свидерская. — Он мог сорваться в любую минуту, если нужна была его помощь. У него был настоящий казачий характер, доброе сердце, свободная воля. Это был самый светлый человек из тех, кого я знала. Он буквально ослеплял своей улыбкой окружающих и заряжал их своим оптимизмом.
Друзья отмечают его ответственность. Все знали, если Гоша сказал, он это обязательно сделает.
— Григорий — наш станичник, — говорит, в свою очередь, атаман станицы Атаманской Алексей Рогачев. — В свое время он закончил Астраханский казачий кадетский корпус имени атамана Бирюкова. Был очень спортивным, светлым, добрым парнем. У нас каждую неделю в станице собирается сход. Недавно он пришел и предупредил, что его не будет недели две-три. Тогда мы и узнали, что он едет на Донбасс. Он сам вызвался поехать раздавать гуманитарную помощь. В этом был весь Гоша. Он всегда появлялся там, где было труднее всего, где нужна была его помощь.
Алексей уверен, что по волонтерскому центру били целенаправленно. Атака была спланирована.
— Все ребята — такие молодые. Гоше Шерстюкову было только 22 года, Саше Матвееву — 24 июня исполнилось 24 года, Саше Ховрико было 29. Вся жизнь была впереди. Они приехали на Донбасс не с оружием, а с гуманитарной миссией, привезли старикам, женщинам и детям хлеб, консервы, муку. А их убили.
— У Григория Шерстюкова, с которым вы плотно общались, не было никаких предчувствий?
— Мы встречались за неделю до его отъезда. У нас были большие планы. Мы думали о взаимодействии со школами, собирались открыть казачьи классы. Никаких дурных предчувствий у него не было. Это был очень позитивный, жизнерадостный человек. У него было много задумок, много новых идей. Он смотрел вперед, думал о будущих мероприятиях.
Алексей говорит, что для астраханского казачества это огромная потеря.
Александр Матвеев был «правой рукой» Григория Шерстюкова.
— Саша — из простой семьи, единственный ребенок у родителей, — рассказывает Виктор. — Он закончил политехнический колледж, в армии служил в Морской пехоте Каспийской флотилии. Был сильный духом человек. Очень безотказным, ответственным. В выходные часто ездил к ребятишкам в детские дома, возил их на выставки.
У третьего погибшего волонтера, Александра Ховрико, по рассказам друзей, было военное прошлое. Он был офицером, имел звание младшего лейтенанта. Потом закончил Астраханский университет, факультет педагогического образования, искусства, сервиса и культуры. Работал в Центре военно-патриотического воспитания, казачества и подготовки населения к военной службе. Был членом Молодежного правительства Астраханской области.
— Саша был ростовчанином. В нем чувствовалась военная выправка, — рассказывает Виктор. — Он был человеком дела, очень целеустремленным, не терпел фальши. При этом был открытым, доброжелательным. Я думаю, если бы Саша не погиб, он мог бы сделать блестящую карьеру.
У него осталась жена и двухлетний сынишка Тимофей, в котором он души не чаял.
Друзья волонтеров говорят, что на прощание с погибшими собираются приехать добровольцы из других регионов. Многие хорошо знали Сашу Матвеева, Гошу Шерстюкова, Сашу Ховрико.
— Сейчас говорю о них, и сам не могу сдержать слез, — признается Виктор. — Ребята жили, отдавая себя другим. И погибли, как герои.
Как умирают на Украине добровольцы из России и почему их имена останутся неназванными
Кто-то был уверен в своих силах, кто-то думал, что война — это все равно что поиграть в компьютерную стрелялку, сидя на диване. Теперь пришло время рассказать о том, как возвращаются с войны, как умирают на войне и почему родственники погибших боятся афишировать личную трагедию.
Доброволец из России Андрей Кузнецов. Фото из личного архива
Об их семьях снимали полноценные телесюжеты, газетчики посвящали погибшим героям полосы.
Тогда мне в память врезалась одна история. Про отца десятерых детей из украинского города Стаханова.
Вот какие слова написали о нем в местной прессе: «Карханов Виктор Владимирович не дожил всего один день до образования Новороссии. Но его дети будут жить в новой стране. Он погиб за будущее счастье детей, защищая свой отчий дом от карателей. Отец десятерых детей и еще одного не рожденного взял оружие в руки, чтобы воевать против фашистов, не желая видеть свою родину в рабстве. Не пьющий, работящий и любящий детей — так отзываются о нем близкие и друзья. Его не стало, а ребят нужно поднимать. И нужна, конечно, помощь».
Помощь семье оказали в первые дни.
Волонтер Дмитрий Бабич (справа) с добровольцем Балу
А через месяц о них забыли.
Мы связались с дочерью погибшего, Викторией.
Погибшие добровольцы из России, воевавшие на Донбассе
Тогда мне показалось, что дочь винила отца.
И таких, как эта Виктория, немало.
«Пять суток я не мог забрать тело сына из морга»
В соцсетях есть страничка «Мемориал памяти погибших добровольцев». Она создана специально для тех близких, которые потеряли своих родственников. Многие из них о смерти родных узнают именно оттуда.
— Нам звонят близкие пропавших на Донбассе, спрашивают: «На фото наш сын. Как его найти?» У нас нет ответов на эти вопросы, — рассказывают организаторы «мемориала». — Мы собираем данные, которые приходят к нам с фронта. Проверить достоверность информации порой нет возможности. Один раз даже ошиблись. Человек оказался тяжело ранен, а нам прислали его фото как погибшего.
Порядка сотни имен погибших добровольцев и ополченцев собрано на этой страничке.
Я обзванивала, писала родственникам этих людей.
На общение никто не соглашался. Ни один из полусотни опрошенных.
«Прошу вас, не пишите имени моего сына, — чаще всего отвечали люди. — Кому это надо?. Нам еще жить в этой стране».
Держал паузу и Анатолий Ю. Из Можайска. Хотя в соцсетях не скрывал, что не дождался сына с войны.
Через неделю мужчина ответил мне сдержанно: «Вот ссылки на материалы, интервью, там все описано, как погиб мой сын. Дополнительно могу только сказать, что похоронили Лёшу и его друга Сашу с воинскими почестями».
Тем не менее через пару дней Анатолий неожиданно вышел на связь.
— Как вы узнали о гибели сына?
— О смерти сына узнал из газет. Опознал его по фотографии из морга — этими кадрами тогда был весь Интернет забит. Найти его тело я пытался официальным путем. 20 мая сделал запрос в МИД. Ответ пришел спустя 2 месяца.
— Как тела погибших доставляют на родину? Кто за это отвечает?
— По моим сведениям, всех погибших россиян доставляют на родину, в Украине никого не оставляют. Вроде добровольцы подписывают с кем-то договор, по которому они могут рассчитывать в случае гибели на доставку тела в Россию, в случае ранения — на переправку бойца в российский госпиталь. Но подтвердить достоверность этой информации я не могу. Так что если кто-то не может найти своего близкого, пропавшего на войне, можете обращаться в морг Ростова. Туда доставляют всех. Другое дело, как мне было сказано представителями Донского казачества, погибшего могут кремировать там же, даже без опознания, чтобы лишний раз не заморачиваться поисками родственников.
В завершение беседы мужчина неожиданно попросил меня:
«На Украину больше не вернусь. Надо жить дальше»
Здесь, в Москве, мы можем сколько угодно рассуждать о смерти, потому не сталкиваемся с ней так близко, как те, кто сегодня воюет на Донбассе.
Мы связались с двумя добровольцами из России. Было важно их мнение — о страхе перед смертью, о чем думают люди, когда рядом погибают их товарищи, о чем говорят перед боем и что заставляет людей возвращаться обратно, в Россию, не дожидаясь окончания войны.
— На Донбассе я провел почти два месяца. Вернулся обратно, так как получил серьезные ранения — травму колена, контузию, левостороннюю пневмонию. Ну какой из меня теперь вояка?
— И многие добровольцы возвращаются?
— Примерно четверть возвращается — люди быстро понимают, что война не для них. Другие покидают Донбасс, чтобы сделать передышку, грубо говоря, в отпуск. Кто-то уезжает из-за серьезных ранений.
— Поток добровольцев из России на Донбасс сегодня уменьшился?
— Вы-то почему отправились на Украину? У вас вроде сын маленький, жена?
— Я не мог больше смотреть со стороны, как погибают люди. Практически никто из моих близких не знал, куда я уехал. Те, кто знал, моей мотивации не поняли. Многие покрутили пальцем у виска, дурачок, мол, за бесплатно рисковать отправился. Гордился мной только мой 5-летний сын.
— Вы служили в том самом известном батальоне «Восток»?
— В батальон «Восток» я попал после контузии, уже не принимал участия в особо активных действиях. Я заметил там, что командование батальона и бойцы искренне верили в свое дело, бессмысленных потерь не допускали. Мне запомнился молодой парень, кореец, с позывным «Ким». Когда я его последний раз видел, он уже представлял собой состоявшегося бойца. Все время улыбался и совершенно не ждал смерти. И вместе с тем оставался совсем мальчишкой, часто просил меня купить в магазине сливочное мороженое.
— О смерти там часто говорили?
Может, кто-то из бойцов просил своих сослуживцев в случае своей смерти передать послание родным?
— Лично я таких разговоров избегал. Все всё без слов понимали. К тому же зачастую народ так физически изматывался, что страх смерти уходил на третий план. Да и вообще на войне о личном, о семье расспрашивать особо не принято. Почти все разговоры касались текущей ситуации и личного мнения о ней. Люди разного мнения об этой войне. Хотя понятие дружбы на войне присутствует. Например, в нашей группе не существовало никаких материальных счетов между собой. Ни разу никто не пожалел последнего глотка воды или куска шоколада для товарища.
— Тем не менее все чаще говорят, что на Донбассе среди ополчения возникают разногласия между командирами? Какая может быть здесь дружба?
— Проблемы с отдельными командирами ополченских группировок происходят из-за отсутствия авторитета. Некоторых командиров там не уважают, ни во что не ставят их же подчиненные.
— Как относятся к Стрелкову?
— На войне — негласный закон: о Стрелкове принято говорить либо хорошо, либо никак. Независимо от личного отношения к нему, все понимают, что он необходим как живой символ, лицо ополчения.
— Вернемся к погибшим. Правда, что многие добровольцы намеренно скрывают свои имена?
— Это не удивительно. Люди не раскрывают своим настоящих имен, потому что опасаются за близких. Угрозы со стороны украинских националистов поступают регулярно. Мне до сих пор пишут. На войне каждому человеку присваивают позывной. Как правило, это прозвище, которое парню придумали еще в детстве, или позывной достался человеку по прошлым местам службы. У кого не было позывного, придумывали. Например, один боец нашей группы каждую свободную минутку пытался вздремнуть. За что получил позывной «Барсук». Сказать сослуживцу свое настоящее имя, значит, показать свое доверие. Но общение по именам почти не присутствовало.
— Как оповещали родственников добровольцев о смерти их близкого?
— Не отвечу на этот вопрос, не в курсе. Точно знаю, что погибших переправляли специальными транспортными колоннами, как положено, в цинке. Все эти манипуляции с телами производили в донецкой и луганской больницах.
— Вы уехали из-за ранения, но вам предлагали остаться?
— Поступало предложение пройти лечение на Украине, но я отказался. Если честно, хотел домой побыстрее. Претензий ко мне по этому поводу не было.
— Вылечитесь — и обратно?
На Украину? Нет, точно не поеду. Для меня война уже закончилось. Надо жить дальше, работать, растить сына. Теперь я точно знаю, как воспитать его правильно.
«Из 150 добровольцев, прибывших со мной, осталось 30»
Мой второй собеседник все еще на Донбассе, потому просил не называть настоящего имени.
— Мой позывной «Камчатка». Нахожусь в Донецке, — начал беседу молодой человек.
— Вы давно уже в ополчении?
— Многое поменялось с того момента, когда вы приехали?
— Многое. Когда я приехал, то увидел децентрализованную, слабо вооруженную махновщину. Сейчас это мощная армия.
— Не возникало мысли уехать обратно?
— Нет. Изначально я ехал сюда и понимал, что останусь здесь до конца. Хотя из 150 добровольцев, с кем прибыл, осталось 30. Большая часть уже вернулась в Россию. Многие уехали в июне, после боев под Снежным. Испугались минометных обстрелов. Не все смогли выдержать ежедневные безостановочные обстрелы. Хотя ребята были с боевым опытом. В основном уехали казаки. У них изначально понтов было выше крыши. А в итоге бежали чуть ли не со словами «нам не любо». С тех пор у нас любимое развлечение — потравить анекдоты про казаков.
— Вы думаете о смерти?
— Думаю только, когда теряю товарищей.
— Многих потеряли?
— Они делились с вами сокровенным?
— Люди делятся на войне сокровенным только в минуты тишины или перед тем боем, когда знаешь, что можешь не вернуться.
— Погибших на войне поминают?
— Мы всех вспоминаем добрым словом. Но не поминаем стаканом водки.
— Родным погибших сообщают печальную новость?
— Родным есть кому сообщить. Информацию никто не скрывает.
— Кто-то из тех, кто уехал обратно в Россию, потом вернулся на Донбасс?
— Я знаю, что многие уехавшие все-таки решили вернуться. Но пока еще не приехали. Но добровольцев здесь по-прежнему хватает. В основном они и воюют. Местным уже не доверяют особо. Помните, говорили, что в добровольцы не берут «сомнительных элементов» — судимых людей например. Так вот что я вам скажу — таких здесь полно. Я их называю — люди с богатой судьбой. Скажу вам прямо — в итоге они оказались лучшими боевыми товарищами, как ни странно.
— На стороне украинской армии воюют люди из России?
— Я не видел. Да и с солдатом украинским столкнулся лишь один раз. Пленный снайпер был у нас. Молился постоянно. Маму звал. Доктор нашего отряда подлечивал пленного. Отпустили его в итоге. Но предупредили: «В следующий раз попадешься, руку отрубим». Мы же все-таки вежливые люди.
— Ваши близкие знают, где вы сейчас?
«Пока сам тела не увижу, не поверю, что погибли»
Дмитрий Бабич — волонтер из Санкт-Петербурга.
На днях вернулся из Донбасса.
Вот что поведал Дмитрий о свое последней поездке и о том, как доходит информация о погибших до родственников.
«Наш гуманитарный груз сопровождал доброволец из Москвы Дима с позывным «Малыш Балу». Высокий, худой, вечно в кепочке и джинсах. За плечами этого человека десятки, если не сотни спасенных жизней.
Первый раз я с ним познакомился чуть больше месяца назад. Дима тогда был в штатском — длинный, худой, в извечных джинсах, в болтающейся разгрузке на голое тело, с постоянной кривой усмешкой на небритом лице. Он производил, мягко говоря, несерьезное впечатление. Кто-то из приехавших с нами даже принял его за наркомана. Мы с ним практически не разговаривали. Но я становился невольным слушателем его переговоров — телефон у Димы никогда не замолкал. Складывалось впечатление, что он нужен всем. В какой-то момент я начинал понимать, в каком аду постоянно находился этот усталый, невыспавшийся человек.
Когда мы прибыли в Донецк, Балу приехал к нам навстречу на простреленной машине.
— Это у меня уже третья машина, — пояснил Балу. — Вторая получила выстрел гранатомета под жопу. Еле уехал. — На мой вопрос, как же ты выжил, Балу ответил:
— Я родился в рубашке. Одна московская святая меня благословила. И каждый раз, когда должно произойти что-то ужасное, я засыпаю. Через несколько секунд просыпаюсь, когда уже все кончилось, — целый и невредимый. Так и тут — за пару секунд до взрыва я просто заснул. А после взрыва очнулся и на оставшихся в целости двух колесах уехал!
В какой-то момент я заметил, что на Балу нет лица. Ведет себя странно.
— Извините, я сейчас несколько не в своей тарелке, — вдруг бросил Дима. — У меня друзья только что погибли.
Я не стал его больше ни о чем спрашивать.
Телефон его не умолкал. Вот какой разговор я запомнил:
Потом другой звонок. На том конце провода рыдала женщина. Громко, даже я услышал. Насколько я понял, это была жена одного из погибших ополченцев. Балу сказал ей то же самое, мол, пока тела не увидит, будет считать, что никто не погиб. Следом — еще один звонок — снова рыдающая женщина. Он ей говорит:
— Да живой твой, да. Живой остался. Ранен, но не смертельно. Поправится. Ребята его оттащили, он уже в больнице прооперирован. Все хорошо будет.
Потом Балу позвонили из лагеря беженцев. Сообщили, что пришла информация о том, что расстреляли 10 автобусов с беженцами, которые направлялись из Луганска. Почти никто не выжил. А в лагере многие ждали родственников на этих автобусах. Поднялись дикий плач, вой, истерика по всему лагерю.
Балу орал в трубку: «Найдите мне того, кто это сказал, я сам его расстреляю».
Это я вам рассказал примерно полчаса из того, что происходило.
Балу в таком режиме живет постоянно.
«Как искать родных человека, если известен только его позывной?»
Несколько недель назад в Интернете появилась информация, что в России создается фонд помощи семьям российских добровольцев, погибших на Донбассе.
Мы связались с руководителем проекта Анатолием Несмияном:
— Фонд помощи мы организовали, но оказалось, что там не так все просто. Сложности возникли сразу — невозможно найти семьи погибших. Многие люди, которые пошли на фронт, сразу взяли себе псевдонимы. Большинство из них не предупредили своих близких о том, что отправляются на Донбасс. Никаких адресов и фамилий они не называли даже командирам той части, куда попали. Учета личного состава по погибшим нигде нет. Раньше середины августа проект не запустим. Конечно, нам звонят родственники, знакомые пропавшего человека. Но мы даже не можем определить, на войне пропал мужчина или нет. Если удастся найти точные данные о погибших, мы опубликуем счета семей.
— Разве при отборе добровольцев не спрашивали их данные?
— При отборе, возможно, и спрашивали. Но уже на месте, если человек сам хотел, он рассказывал о себе. Если не возникало такой необходимости — молчал. Учета вновь прибывших не вели. Это же не армия, где есть учет личного состава, кто уходит из подразделения, кто приходит. На Донбассе все упрощенно. И как искать родных человека, у которого позывной «Хмурый», если мы даже не знаем приблизительно, из какого он города. В этом случае придется опрашивать его сослуживцев, которые, может быть, скажут, откуда родом погибший. Потом придется работать по городу, что тоже непросто. Мы понимаем, что не сможем всем помочь. Но если охватим 10–30 семей, уже удача.
— Выходит, родственники тоже не смогут найти пропавших?
— Ну вы же с кем-то из родственников погибших уже общались?
— Недавно в Питере прошла панихида по погибшим в Донбассе. Собралось порядка 10 родственников. А погибших — около 15 человек. Кто эти пять человек — неизвестно. Даже не знали, кого поминать. Установить имена всех погибших на войне будет очень сложно, на это уйдет много лет. И я не испытываю особых иллюзий, что нам станут известны все имена. И закон о соцгарантиях семьям погибших тоже никогда не примут. Россия не признает добровольцев участниками боевых действий.
— Не хочется встречать старость безыдейно, — рассуждал тогда мужчина. — Я давно уже подал заявку в добровольцы, но ответа все нет. Мне дали понять, что в первую очередь на войне нужны люди определенных профессий, с нужными спецнавыками. Сейчас я пытаюсь связаться со своими друзьями, которые ушли воевать, но не получается. Многие удалили свои странички из соцсетей или поменяли данные. Придумали себе новые имена. По приезде в Украину сразу выбросили сим-карты, большинству из них посоветовали не афишировать, что они из России, поэтому ребята представились белорусами. Вот только как их теперь искать, если даже родственники моих приятелей ничего не ведают об их судьбе?