как живет приграничный белгород и его жители — рбк

В Белгородской области действует желтый уровень террористической опасности и проходит цветочный фестиваль. Как с начала военной спецоперации в приграничном регионе живут волонтеры, беженцы и бизнесмены — в репортаже РБК

«Опасность есть»

В начале апреля, после того как в Белгородскую область прилетело несколько снарядов с украинской стороны, в регионе ввели желтый, повышенный уровень террористической угрозы. По словам депутата горсовета Белгорода от КПРФ Игоря Цевменко, власти не расшифровали до конца, что значит желтый уровень. «Как я понимаю, это признание того, что опасность есть. Это правильно — было бы плохо делать вид, что ничего не происходит», — говорит он. В местах скопления людей и на входах в административные здания появились вооруженные росгвардейцы. В остальном все по-старому, рассказывает депутат горсовета.

В последние две недели по всей области слышны звуки взрывов. Днем 5 мая неизвестные обстреляли из гранатометов топливное хранилище Борисовского завода мостовых металлоконструкций имени Скляренко, расположенного более чем в 15 км от украинской границы. За несколько часов до этого были обстреляны приграничные села Журавлевка и Нехотеевка, стоящие вдоль трассы Белгород — Харьков. Взрывы, звуки которых доносятся до Белгорода, чаще оказываются пусками ПВО. Одним из первых о том, какие населенные пункты подверглись обстрелам, сообщает местный губернатор Вячеслав Гладков. Он активно ведет соцсети, у его Telegram-канала под 200 тыс. подписчиков. Некоторое время на аватаре канала стоял фотоколлаж, где Гладков стоит в куртке милитари с капюшоном на голове и вклеенным за спину автоматом.

РБК направлял запросы в областную администрацию с просьбой предоставить комментарий и организовать встречу с уполномоченными чиновниками.

В Белгороде нервозность почти не ощущается. По улицам едут грузовики с литерами Z на бортах. На пустой городской площади скучают автоматчики. Чистые улицы, аккуратные посадки и клумбы с однолетниками.

Video

Людей в военной форме в городе много — в очередях в супермаркетах, салонах сотовой связи, в местных барах. Но бармен одного из заведений в центре Белгорода Дмитрий рассказал РБК, что они стали отказываться обслуживать людей в форме, просят их приходить в гражданке, чтобы избежать возможных конфликтов — пьяные посетители пристают.

Символы в поддержку спецоперации встречаются на одежде прохожих, черных кепках и майках, ездят машины с буквами Z, остановки обклеены плакатами с российскими военными, вдоль дорог билборды с лозунгами «Zа Россию», «Zа наших» и «Zа Путина».

Сейчас такой атрибутики стало меньше, чем в начале спецоперации, говорит местный журналист, заместитель главного редактора издания «Фонарь» Никита Парменов — в области, по его словам, было несколько инцидентов порчи машин с буквами Z.

3 мая белгородские власти установили в центре города двухметровую пластиковую статую бабушки с советским флагом — как еще один символ военной операции. Но в течение суток ее убрали, потому что, как объяснил мэр города Антон Иванов, «дошло до попыток вскарабкаться на скульптуру». В городе были и антивоенные акции с задержаниями. В конце марта две жительницы вышли в город, одевшись в желто-голубых тонах, и стали раздавать цветы, их быстро задержали и составили протоколы за нарушение правил проведения публичного мероприятия.

Недостаток информации и прилеты

С 1 по 3 мая в городе прошел цветочный фестиваль «Река в цвету». Эти три дня в центральном парке Победы, украшенном тысячами тюльпанов, собирались горожане с детьми, хотя ранее губернатор Гладков рекомендовал жителям избегать скопления людей. С введением желтого уровня террористической угрозы жителям области также запрещено взрывать фейерверки и петарды, но салют 9 Мая состоялся.

Власти одной рукой вводят желтый уровень террористической угрозы, а другой — устраивают цветочный фестиваль, отмечает Парменов.

В городе было как минимум два случая, которые можно было бы назвать паникой, вспоминает депутат Цевменко. 24 февраля и 1 апреля, в день, когда два украинских вертолета взорвали городскую нефтебазу, у заправок выстроились очереди из машин, говорит он.

Основная проблема, которую сейчас испытывают белгородцы, — психологическая, считает он. «Во-первых, это прилеты. Во-вторых, недостаток информации, из-за чего множатся слухи. И в-третьих, в Белгороде у очень многих на Украине родственники. До Харькова, второго по размерам украинского города, час езды на машине. До 2022 года туда ходила электричка, и местные практически на каждые выходные ездили на Украину — там было дешевле, вкуснее и веселее», вспоминает Парменов.

«[Нынешний конфликт] раскалывает семьи», — говорит Цевменко. У него в Сумах сейчас сестра бабушки. Месяц назад родные сестры, которым за 70 лет, поругались и с тех пор не общаются. Отвечая на вопрос об отношении к спецоперации, Цевменко говорит: «Это было неожиданно».

«У нас шоковая терапия»

Напротив белгородского аэропорта — автоспортивный комплекс «Вираж». На площадке перед ним палаточный городок: палатка-детский сад, палатка-парикмахерская, палатка-столовая и несколько десятков палаток-жилищ. В конце лагеря в куче песка играют дети. Это беженцы из сел Харьковской области, которые заняли российские войска. В одной из палаток бывшие жители Казачьей Лопани. Российские войска вошли в этот поселок в первый же день спецоперации и заняли позиции по периметру. Какое-то время было спокойно, впервые село обстреляли только 17 марта, а дальше снова тишина. Село находится «в яру», и с высот постоянно перестреливались, «над головой свистело, но не прилетало», рассказывает 35-летний Николай, он работал в местной администрации. «[Российские] военные сказали: у нас ПВО, все нормально, все защищено. Начали завозить шифер, школу восстанавливать. А с 22 апреля каждый день прилеты», — продолжает Николай. «Невестка его погибла», — говорит 29-летняя Татьяна.

«И два месяца мы как собаки бездомные», «нас не обижали россияне, но лишили всего», «если бы не было этой спецоперации, я бы работала мирно», «два месяца освобождали и ни на метр не сдвинулись с Казачьей [Лопани]», «мы в политику не лезем», «у меня отец русский, мама украинка. Кто я?» — выговариваются сидящие в палатке беженцы.

Татьяна достает из сумки яркую пластиковую фигурку черепашки-ниндзя: «Сидит малой, десять лет, в погребе, играет, подарил ему кто-то на детской площадке. И говорит: нас не будет, а игрушка останется. И будет кто-то думать, какие хорошие дети ею играли».

Одна из стоящих особняком административных палаток — палатка психолога. Слева от входа — детский столик с карандашами, в дальнем углу — аналой с иконой, под брезентом на веревках висят рисунки. Психолог Дина сидит в пуховике, перечисляет, с какими жалобами обращаются беженцы. «Они никого не обвиняют и думают только о том, что они тут в безопасности»,  — рассказывает она. «Одна женщина услышала самолет и разрыдалась. Но надо привыкать к звукам из мирной жизни — самолетам тоже. Им социализироваться все равно», — продолжает Дина, отвечая на вопрос об уместности размещения беженцев, только выехавших из зоны боевых действий, у военного аэродрома.

«У нас шоковая терапия, — замечает из-за спины начальник ПВР. — Но им надо привыкать [к мирной жизни], да».

«Там люди просто умирают с голоду»

«Тем, кто оказался на «Вираже» «повезло», потому что их оденут, накормят, «а других — нет», — рассказывает Юлия. Она помогает беженцам с Украины, приезжающим в Белгородскую область. До 2022 года она с мужем и ребенком жила в Харькове, а после они перебрались в Белгород, оставив бизнес на Украине. В Харькове у Юлии остаются родственники, которые хотят, но не могут выехать в Россию. Официальных коридоров эвакуации, говорит она, нет, есть только на свой страх и риск. «Люди шли по 10–15 км пешком, бросали вещи, без всего. На детях фломастерами писали имена, телефонные номера, чтобы, если что случится, было понятно, куда их пристроить, — рассказывает она истории тех, кому удалось попасть в Россию. Изучая, как можно выехать с Украины в Россию, Юлия и начала помогать тем, кому удалось перебраться через границу. — Или, например, их на машине остановили россияне и говорят: на машине нельзя. И люди просто бросают машину и идут пешком, потому что жизнь дороже».

Сейчас у нее на обеспечении около 80 семей, более 350 человек. По ее словам, катастрофическая ситуация сложилась в 10–15 селах, там уже третий месяц идут бои и люди не могут выехать. Гуманитарная помощь не может проехать из-за обстрелов. «Там люди просто умирают с голоду, неделями не ели ничего, кроме чая, плесневелого хлеба и запаренного мукой лука», — говорит она и показывает переписку с харьковчанкой, у которой в селе Циркуны живут родители. «Сейчас мне до такой степени больно смотреть, как мои соседи, друзья, одноклассники живут там в подвалах, — говорит Юлия. — Я внутри это не могу принять. Может, просто многое мне, как женщине, как матери, непонятно. Но если страдает ребенок — мне срывает башню».

Она показывает переписку с другом их семьи, врачом-хирургом. 24 февраля, как начались обстрелы, он спросил у нее, если будет зеленый коридор (на выезд в Россию), примут ли они их у себя. «Конечно», — ответила Юлия. А 21 марта он же написал ей: «<…> Я просто хочу, чтобы ты знала, что мы ненавидим вас уже так сильно… <…>».

Другой ее друг, говорит Юлия, с третьего дня начал с ней переписываться на украинском. «Можешь просто лайкать мои сообщения, называть меня как угодно, но так я буду знать хотя бы, что с тобой все в порядке», — отвечала она ему. Эти люди после 2022 года сохраняли пророссийские взгляды, говорит Юлия.

«Электричества там нигде нет»

Волонтеры в Белгороде помогают не только беженцам. За несколько дней до начала спецоперации в соцсетях появились фотографии российских солдат, спящих на полу сельской ж/д станции в Белгородской области. Правозащитники из Ассоциации по содействию защите прав военнослужащих и призывников «Комитет солдатских матерей» писали, что военные живут в таких условиях уже пять дней и питаются за свой счет и тем, чем их угощают местные.

Среди тех, кто организовал помощь для солдат в тылу и на передовой, белгородец Алексей. В чате Telegram, в котором он собирает пожертвования для солдат, более 10 тыс. участников. Перед началом разговора Алексей просит выключить телефон. Он работает, по его словам, с военнослужащими напрямую, они звонят и говорят, что нужно. «Мыло, носки, трусы, бритвенные принадлежности, берцы, теплые вещи, лекарства», — перечисляет он, что они практически каждый день возят военным.

«Вы сидите три дня под обстрелом. Колонну помощи разбомбили — вы дождетесь не раньше, чем через неделю следующей колонны», — объясняет другой волонтер Владимир. Он тоже пришел на встречу и представился пенсионером МВД. «Но вы носки же и трусы не будете носить по месяцу?» — говорит он. Алексей координирует только одну из групп волонтеров, работающих в Белгородской области. Таких коллективов тут много, все они возникли стихийно, люди помогают кто как может. В конце февраля — начале марта, когда было холодно, некоторые белгородцы ездили рубить дрова для солдат.

На третьем этаже, в подсобке белгородского ДК, проходит встреча харьковского землячества, местных волонтеров и жертвователей из Москвы. Люди приехали из столицы узнать, что нужно на месте. Эта команда собирает и возит помощь уже, как они выражаются, «за ленточку», на «освобожденные территории». Проблема со снабжением в приграничье за почти три месяца так и не была решена, докладывает один из волонтеров Влад. «В плане еды — у кого-то валом, у других вообще ничего нет», — говорит он. Собравшиеся о проблеме знают, но все равно раздосадованы.Влад только вернулся из Изюма, который заняли российские войска, и рассказывает, в каком положении там гражданское население. Обычная картина — нехватка воды, еды, лекарств.«Электричества там нигде нет, сейчас начали тянуть провода», — рассказывает он. Собравшиеся обсуждают, что было бы хорошо получить список необходимого от новоназначенного и.о. мэра Изюма Владислава Соколова — накануне их встречи он был в Белгороде, говорят они, а до этого ездил в Москву.

«Если эти бизнесы пойдут на дно, то и я пойду на дно»

Андрей Маликов — местный предприниматель. Он основал компанию Steelbox, которая занимается производством металлоконструкций. У него есть и собственный завод в области. Маликов характеризует себя как хоть и критика государства, но патриота, «который критикует с позиции государственных интересов и презирает пропагандистов, потому что они заботятся о себе, а не о стране». «Если бы я жил на Украине, я бы «топил» за Украину, но я русский», — объясняет он свою позицию. К работе на оборонку его предприятие не привлекали, но, по его словам, он сам помогал ремонтировать танки.

Его бизнес из-за падения цен на металл выиграл, утверждает он. В 2020 году цены на сырье взлетели почти на 60%, рассказывает Маликов, и на пике тонна листа оцинкованного металла стоила 160 тыс. руб. Для внутренних производителей закупать металл было дорого. Сейчас из-за санкций цена на металл на внутреннем рынке упала до 95 тыс. руб., продолжает Маликов, и производить внутри страны снова стало выгодно. Но, продолжает он, есть нюансы. Каркасы, которые он производит, используются в строительстве сельскохозяйственных строений, ангаров, офисов и так далее. «Мой заказчик — с капиталом от 30 млн, — рассказывает он. — Если эти бизнесы пойдут на дно, то и я пойду на дно».

У Леонида Костюка, владельца фирмы Agentman, продающей костюмы, по сравнению с прошлым годом прибыль сократилась в два раза. По его словам, если бы не продажи в Воронежской и Волгоградской областях, неизвестно, что было бы с бизнесом. В первые 2–3 недели после начала спецоперации они вообще не могли купить костюмы. «Главный поставщик — Турция. А они все товары в долларах продают, соответственно, невозможно было ни приобрести доллары, ни отправить эти доллары, — рассказывает он. — Смотрели на российских производителей, но у нас нет своих ни тканей костюмных, ни фурнитуры. В принципе у нас этот рынок очень зависит от импорта».

Однако вскоре ситуация с завозом костюмов более-менее стабилизировалась, нашлись способы их покупать, говорит он, — стали с наценкой брать их у крупных российских компаний, кто завез объемы заранее. Но сильно упал спрос, в первую очередь в Белгородской области. «Потому что Белгород сейчас находится в состоянии непонимания, что будет дальше. У нас сейчас сезон, подготовка к выпускным, праздникам, и непонятно, разрешат ли их вообще проводить. И то же самое со свадьбами. Люди волнуются. В Воронеже и Волгограде лучше [продается], потому что люди там не ощущают эха военной операции», — рассказывает Костюк.

Он говорит, что не почувствовал поддержки от местных властей. «Единственное — ставка эквайринга до 1% упала. Но это из федеральных мер. А от местных мы не дождались ничего, кроме конкурса «новые возможности», но он только для новых предпринимателей. Как кредиты были недоступны, так и остались. Ставку 15% я не считаю беспрецедентной мерой [поддержки]. Мы ничего не получили, не попали ни в одну категорию, которая бы получила льготы. Хоть мы малый бизнес, мы работаем на земле, у нас есть ателье, но никуда мы не попали. В Белгородской области в развитии малого бизнеса вообще не заинтересованы», — говорит Костюк. Уроженец украинского Чернигова, где похоронены его родители, он поддерживает спецоперацию — если руководство такое решение приняло, значит, других вариантов не было.