Добровольцы России В результате боевых действий на Украине миллионы людей остались без крова и были вынуждены покинуть родину. Многие украинцы предпочли перебраться в Россию, хотя не имеют здесь ни родственников, ни друзей. Те, кто не уехал, выживают в тяжелейших условиях, зачастую без элементарных благ цивилизации. Власти оказывают поддержку переселенцам, но их усилий пока недостаточно для преодоления столь масштабного гуманитарного кризиса, поэтому на помощь беженцам и тем, кто до сих пор живет под обстрелами, приходят волонтеры. Добровольцы закупают медикаменты и продукты, помогают беженцам обустроиться, а самые отчаянные выезжают в зону боевых действий. Корреспондент «Ленты. ру» побывал в Таганроге, куда стекается поток переселенцев со всей юго-восточной Украины, и поговорил с волонтерами о том, что им довелось увидеть и услышать за последние несколько месяцев.
«Была стрельба и бесконечный ужас»
Олег Подгорный, координатор волонтеров на пограничном КПП Весело-Вознесенка:
Как только беженцев видишь, сразу все понятно: люди голодные, в недоумении, в состоянии шока и стресса. Тем более сама процедура прохождения границы для жителей Мариуполя связана с многочасовыми проверками и томлением на пункте пропуска.
Очень часто беженцы волнуются, что их возьмут в рабство, что они будут работать два года за эти десять тысяч, которые пообещало российское правительство
Они проходят паспортный контроль, досмотр багажа, с отдельными людьми представители спецслужб общаются и задают им какие-то вопросы. Эта процедура может занимать от трех часов и более. И 12, и 14 часов некоторые люди проводили, по которым возникали вопросы. То есть волонтеры, которые встречают этих людей, могут не только их напоить и накормить, но и прояснить ситуацию с тем, что их ждет здесь.
Даниил Махницкий, руководитель гуманитарного проекта движения «Общество. Будущее»:
Надо понимать, что беженцам пришлось оставить свой дом, у кого-то он был разрушен, кто-то понимает, что он будет разрушен, кто-то потерял родных и друзей. Все эти люди глубоко травмированы. Но многие не теряют бодрости духа, они верят, что их жизнь наладится — и, возможно, даже в России. Они пытаются найти варианты трудоустройства, прикрепиться к детским садам и школам, чтобы уже как-то остаться на той земле, куда их, откровенно говоря, перераспределил случай.
Пограничный КПП Весело-Вознесенка
По моим ощущениям, примерно процентов 60 останутся в России, но для этого нужны нормальные интеграционные программы, которых сейчас довольно мало. Пока только Хабаровский и Приморский края запустили нормальные интеграционные программы — с подъемными, с выделением земли, с льготной ипотекой, то есть организовали все по-людски.
Дмитрий Бастраков, основатель гуманитарного проекта «Тыл»:
Самое сложное в работе в Донбассе — это нехватка информации. Как проехать, куда проехать. Еще очень часто встает проблема выбора — это, наверное, самое сложное: осознать, что ты не можешь помочь всем. Сейчас, например, в Мариуполе есть очаги, где все плохо, а раньше в таком состоянии был весь город. И в такой ситуации ты не знаешь, кому важнее помощь оказать.
Заезжаешь в город — и сразу на въезде уже сотни, тысячи людей, которые остро нуждаются, а ты проезжаешь дальше и думаешь, почему же ты не остановился, а поехал в какую-нибудь Новоселовку. И себе объясняешь, что до Новоселовки помощь еще не доехала, там особенно тяжелая обстановка
Для обеспечения безопасности у нас есть бронежилеты, каски, рации, чтобы мы были на контакте, так как в зоне боевых действий нет мобильной связи. Также мы недавно приобрели бронированный инкассаторский автомобиль, в нем мы тоже чувствуем себя спокойнее. Если это непосредственно прилегающая к боям зона, мы находим военное сопровождение, чтобы с нами были один-два солдата, которые бы знали оперативную обстановку, и если вдруг что-то изменилось, мы бы могли быстренько эвакуироваться, потому что мы не бойцы.
Раздача хлеба в пункте гуманитарной помощи в Мариуполе
Люди в Мариуполе еще две недели назад сидели в подвалах и боялись выходить. У них не было интернета, связи, у них были только слухи от военных. До них не доходит информация, они не в курсе, что все плюс-минус закончилось. И это очень важно иметь в виду, когда с ними работаешь. Поэтому, например, мы развозили новоазовские газеты. Клали их в продуктовые наборы, чтобы у людей была хоть какая-то информация о том, что происходит. В целом Мариуполь — это огромный город, в котором нет однородного контингента.
Но сейчас жители Мариуполя улыбаются, потому что наконец-то этот ад закончился, наконец-то возвращается мир. Они спокойно гуляют, не боясь, что по ним прилетит снаряд, несмотря на то, что живут они все еще в тяжелейших условиях
Условия жизни в Мариуполе — почти первобытные. Хотя уже есть электричество местами, уже началась торговля. Там налаживается жизнь, работает все больше больниц, рынок заработал. Казалось бы, что такого в том, что работает рынок? Но надо понимать, что два месяца там не было ничего: просто были подвалы и гуманитарка от таких, как мы. Была стрельба и бесконечный ужас.
Тимур Венков, волонтер, основатель гуманитарного проекта «Тыл»:
Одно из самых первых ярких впечатлений у меня было не о Мариуполе, а о Волновахе, которая пострадала не меньше. Я сам вырос в похожем небольшом городке. И для меня увидеть город, похожий на мой родной, настолько разрушенным — это было совершенно ужасно! По кадрам, которые видел до этого, я не представлял, что характер разрушений именно такой: город практически потерял человеческий облик, он будто на тысячу лет остался без людей.
Во время поездки в Мариуполь в мае, когда город уже начал восстанавливаться, меня поразило, насколько быстро он возвращается к мирной жизни. И это еще эффектнее выглядело на фоне весны. Так же, как природа расцветала и зеленела, — так и город расцветал. На улицах начали появляться люди. Я видел военных, которые не стреляли, не перебегали от позиции к позиции, а спокойно стояли на посту. Я видел людей, которые уже начали принимать спокойную жизнь вне военных действий.
Главное впечатление от последних трех месяцев — это стоическое принятие несправедливости жизни, которое в условиях боевых действий ощущается особенно остро. Особенно когда занимаешься гуманитарной помощью и видишь рядом и обездоленных, и сытых.
В ста километрах друг от друга живут люди, которым хватает воды и еды, они мирно строят планы, и люди, которые не уверены, что доживут до вечера. И с этим можно смириться, только приняв, что жизнь все-таки неисправимо несправедлива
«Им за это никто ничего не доплачивает»
Михаил Попов, волонтер:
Сложности наши в основном организационного характера: сначала нужно найти, где непосредственно расположились беженцы, потом узнать у людей, что именно им нужно, а потом найти все это при ограниченном бюджете. Мы в своей работе взаимодействовали в основном не с органами власти, а с конкретными людьми. И могу сказать, что россияне охотно идут навстречу беженцам, это прямо массовое явление. Каждый старается помочь, как он может. Люди у нас очень добросердечные.
Например, идешь на какой-нибудь провинциальный рынок и говоришь: «Мне нужно 30 пар обуви». У тебя спрашивают, зачем, а когда узнают, что помогаешь беженцам, продавцы и владельцы магазинов делают большие скидки и даже подарки
Семен Попов, волонтер:
У нас были небольшие сложности с прохождением границы, так как мы везли большую партию медикаментов. Таможенники нам старались всячески помочь, чтобы мы поскорее проехали. И на блокпостах в приграничной зоне Ростовской области к нам относились с пониманием и полиция, и внутренние войска. Я ни разу не встретил такого, чтобы нам вставляли палки в колеса.
Когда мы закупали помощь для беженцев, размещенных в Ростове-на-Дону, у нас постоянно спрашивали, куда нам столько одежды, детских кроссовок и всего остального. Мы говорили, что для беженцев, и все нам старались помочь, сделать скидку. В одном детском магазине, где мы покупали какое-то невероятное количество детских кроссовок — сто пар, почти все забрали, что там было, — владелец магазина, когда узнал, что мы беженцам их покупаем, еще и отгрузил кучу игрушек в довесок для детей.
Когда мы волонтерили на КПП Весело-Вознесенка, там было очень много как местных волонтеров из Таганрога, так и приезжих. Были ребята из Москвы, очень много людей, которые приезжали и привозили необходимые продукты и другие вещи на КПП. И, собственно, в самих пунктах временного размещения — мы побывали в четырех, — сотрудники и все причастные делают все, чтобы помочь беженцам.
Пограничники и таможенная служба сначала относились с настороженностью, а потом, когда действительно увидели, что мы приехали не пиариться, а спокойно делать свое дело, они увидели эффект от нашей работы лично для них, для пограничников. Когда человек поел, когда уделяют внимание ему, его детям и домашним животным, которых с собой люди везут, эмоциональный градус снижается, и пограничникам легче выполнять свою работу.
Таганрогские эмчеэсники — это абсолютно золотые люди. У них нет техники, денег, нет абсолютно ничего, но они продолжают работать без ресурсов. Хотя им за это никто ничего не доплачивает, люди на сочувствии и на чувстве ответственности делают свою работу. В администрации пунктов временного размещения все, с кем мы взаимодействовали, — очень хорошие люди. Они забросили свою жизнь и последние три месяца занимаются тем, что обустраивают жизнь эвакуированных, которые тоже разными бывают с точки зрения каких-то человеческих качеств.
Неважно, где они работают, неважно, как они это делают, но все, кто непосредственно взаимодействует с эвакуированными, — это люди несомненно достойные, в том числе и государственных наград, необязательно больших
Поэтому к каждому, кто занят во всем этом огромном процессе, у меня нет ни одного негативного слова. Мне кажется, что все это очень экстраординарные обстоятельства, и люди слишком много себя отдают, чтобы это никак не было поощрено и никак не было замечено. Будет совсем несправедливо, если государство не поощрит этих людей какими-нибудь памятными штуками, чтобы сказать: «Было такое, давайте об этом не забывать».
«Если военные говорят “лежать!” — надо лежать»
Дмитрий Бастраков, основатель гуманитарного проекта «Тыл» (Москва)
В проекте «Тыл» мы занимаемся поставками медикаментов, в том числе и в зону боевых действий, развозим питание и хозяйственные наборы. Основная наша задача — приезжать туда, где не работает МЧС, где людям надо «день простоять и ночь продержаться» — то есть дождаться полноценной государственной помощи. Наши медики-добровольцы оказывают первую помощь раненым мирным жителям. Например, в Мариуполе они вытаскивали осколок у женщины, ребенку оперировали гноящийся палец, потому что люди не хотели эвакуироваться. У военных свои врачи, но им, по большей части резервистам из ДНР, мы помогаем снабжением.
Наш проект — частный, он никак не координируется с властями РФ. Есть контакты с госорганами и госорганизациями ДНР, мы помогаем деньгами или снабжением, а они нам помогают административными ресурсами — где-то достать пропуск, где-то обойти лимиты по закупкам. Или вот помогали прифронтовому штабу движения «Донецкая республика»: там работают исключительно женщины, всех мужчин мобилизовали, поэтому мы одалживаем им наших волонтеров-мужчин для поездок в зону боевых действий или перетаскивания тяжестей.
Тимур Венков, волонтер, основатель гуманитарного проекта «Тыл» (Москва):
До того как мы отправились работать в Донбассе, я помогал создавать сайт «Тыла», потом занялся сбором гуманитарных грузов. Деньги присылали через сайт наши читатели, многие из которых уже восемь лет наблюдали за темой Донбасса и не могли остаться равнодушными. Наше издательство «Черная сотня» стало для них организацией, которой они доверяют. Сейчас я выступаю как оператор во время поездок в Донбасс.
Ощущал себя неуместным: наши ребята раздают помощь, а я вокруг бегаю с камерой. Но видеоотчеты очень важны для проекта, этим мы связываем людей, которые жертвуют, с теми, кому помощь достается
В начале спецоперации закупки были большой сложностью: очень быстро опустели аптечные склады, так как все собирали гуманитарную помощь. В общем, наскребли везде по чуть-чуть на первый груз из Москвы. Но уже в Донецке оказалось, что часть продуктов и медикаментов проще и дешевле будет закупить здесь, на месте. В общей сложности мы отправили около десяти тонн из Москвы и еще, я думаю, тонн шесть-десять было собрано в Донецке.
В Донбассе у нас такой распорядок дня: вставали около семи часов утра, около девяти утра отправлялись на выезд. На подъезде к позициям надевали бронежилеты и каски. В зоне боевых действий чрезвычайно важна техника безопасности, четкая иерархия. Нужно четко понимать, кто главный в группе, прислушиваться к нему и быть последовательным в исполнении задач. Когда в сопровождении есть военные, нужно строго слушаться их приказов. Если они говорят двигаться определенным строем — значит, двигаемся определенным строем, на определенной дистанции, с определенной скоростью. Если военные говорят «лежать!» — надо лежать, не разбредаться, не приседать, а ложиться и прикрывать голову руками.
На местах мы либо пытались сами собрать людей, либо они нас уже встречали, в зависимости от обстановки. Когда приезжали в Волноваху, там уже было спокойно, и люди просто подходили и спрашивали у нас то, что им нужно. В поселке Степное, который в то время находился практически на линии боевых действий, было поначалу пусто.
На улице ни одного человека, вечер, часов шесть. Мы постучали в один из домов, к нам вышел мужчина. Потом вместе с женой они прошлись по соседям, те собрали своих соседей, и улицам ожила
Еще мне как оператору нужно было знать, что можно снимать, а что нельзя. Это очень жестко регламентируется: если просто достанешь камеру перед военными, сурово поплатишься долгими и мучительными разговорами в министерстве госбезопасности ДНР. Естественно, нельзя публиковать кадры, на которых есть военные. Ну и без опыта сперва непросто было снимать людей в бедствии, обездоленных, в отчаянии.
Буквально вся гуманитарная работа — это одна большая сложность, и я бы сказал, что гуманитаркой в России можно заниматься не благодаря, а вопреки. Мы своей работой закрываем провалы, связанные с хреновым администрированием процесса, с недостаточностью ресурсов, с дебильнейшей системой бюджетирования помощи беженцам. Но давайте разделять государство как бюрократический аппарат и как людей, работающих в нем.
Когда ты добираешься до людей в госструктуре, понимаешь, что все работают на износ, на максимально возможных ресурсах выезжают, уже сгорели тридцать раз, но продолжают
Я как руководитель проекта нахожу деньги, занимаюсь фандрайзингом через свои публичные ресурсы и публичные ресурсы «Общество. Будущее», нахожу волонтеров, моя команда находит заявки на помощь. Все это женится, и я своим публичным имиджем отвечаю за всю эту историю. Мне сейчас помогают многие люди, много людей прошло через проект — возможно, несколько сотен человек.
В мае я ездил в Донецк с медикаментами для трех медучреждений. Нашим основным получателем был Институт неотложной и восстановительной хирургии имени Гусака. Там лежали и граждане ДНР, пострадавшие от обстрелов, и гражданские из Мариуполя, дээнэровские военные, и целый этаж был отведен под украинских военнопленных, которые получают точно такое же лечение. Трудимся своими силами и средствами: закупили по списку, сколько влезло в мою легковую машину — столько и повезли.
Донецк, Институт неотложной и восстановительной хирургии имени Гусака
Мы встречаем людей, прибывающих на границу России. В большинстве своем это беженцы из Мариуполя и его окрестностей. По сути, мы первые россияне, которых они видят. Соответственно, мы — лицо нашей страны, и от того, как мы встретим беженцев, у них дальше складывается впечатление обо всем остальном, что их ждет здесь. Органы власти выполняют только те функции, которые прописаны в их инструкциях, формулярах и ведомостях. На мой взгляд, поэтому мы, волонтеры, и появились. Мы смягчаем недоумение и даже агрессию у людей, когда они попадают на границу и маринуются там много часов, вырвавшись, по сути, из ада.
Что заставило волонтеров помогать беженцам
Заняться волонтерством меня сподвигло желание как-то помочь действием, а не просто сидеть и размышлять на актуальные темы. Хотелось быть причастным. Я рад, что съездил, потому что я почувствовал себя таким живым, что ли. На этом фоне какие-то твои житейские сложности уже не кажутся такими уж большими и важными. У меня будет свободное время летом, и я думаю, что поеду еще раз. Пока помощь там требуется, насколько я вижу, и люди там действительно сейчас нужны.
Я приступил к этой работе по зову сердца, и на мой зов откликнулись другие люди. Откликнулись люди, которые готовы приехать волонтерствовать, участвовать финансово, перевозить все необходимое для помощи беженцам.
С самого начала, с 24 февраля, как только началась специальная военная операция, сразу было понятно, что надо что-то делать, в стороне оставаться невозможно. Я неделю примерно размышлял, в какой форме я буду участвовать. Понятно было, что отсидеться не получится. Это моя личная история с 2014 года.
Начать помогать беженцам меня заставила, наверное, совесть. Смелости, чтобы пойти контрактником и взять в руки автомат, у меня пока не хватает, но я могу помочь тем людям, которые в этом реально нуждаются.
Для меня самая важная внутренняя мотивация делать мою работу — это ответ на вопрос «где ты был во время этого конфликта, что ты делал, кому ты помогал?». Учитывая свои политические взгляды и родственные отношения — а у меня куча родственников на Украине, ну буквально все мои родственники с Украины, — я нашел единственно верным ответ «занимался гуманитарной помощью». У меня была возможность запустить гуманитарный проект — я и запустил. Кто, если не я?
Что ждет русских добровольцев после спецоперации
В регионах России продолжается формирование добровольческих батальонов для участия в СВО. По приблизительным оценкам, таковых уже набралось порядка сорока. Вместе с тем всё активнее в чатах и комментариях разгоняется тема того, что будет “после спецоперации”, а именно: куда приложат свои усилия все эти люди, которые вернутся по домам?
Александр из Ростова-на-Дону в обычной жизни – “мелкий коммерс”, как он сам себя называет. К своим 27 годам успел позаниматься и куплей-продажей автомобилей, и риэлторством, и торговлей техникой. Мечтает “крепко встать на ноги”, чтобы обеспечивать семью: не так давно парень женился на любимой девушке, пара строит, как это всегда бывает у молодожёнов, грандиозные планы.
Она, говорит Саша, очень хорошая жена – поддерживает все его начинания. Но вот о том, что муж отправился добровольцем на Донбасс, он ей рассказывать не стал – поберёг её нервы.
Просто сообщил, что едет по “хорошему контракту” работать в другой регион – брякнул первое, что пришло на ум: в Белгородскую область. Собственно, оттуда и уходил на передовую отряд добровольцев, в который его определили, – на Харьковское направление.
Я ведь ездил уже на Донбасс в 2014–2015 годах, когда там кошмар настоящий был. Тяжело пришлось. Очень. Не хочу сейчас делиться всем этим. Но это я к тому, что понимание о том, как и что происходит на фронте, у меня имелось ещё до СВО. И на первых порах, когда всё только начиналось, я внимательно следил за событиями. Знаете, одно дело, когда эти боевые сводки читает обыватель, и совсем другое – если реально можешь разглядеть за строками, что творится,
– объясняет Александр.
И ещё в марте, спустя пару недель после старта спецоперации, он понял: парням на фронте приходится тяжело. Такое же мнение высказывали и другие ребята – из тех, с кем он раньше бок о бок находился в рядах защитников Донбасса.
По его словам, большинство добровольцев – адекватные, взрослые люди, вполне отдающие себе отчёт в том, что они делают, а главное – зачем. Откровенных моральных уродов и отморозков, возомнивших себя “терминаторами”, он там не видел. Хотя встречаются и те, кто не выдерживает. И пытается глушить страх и стресс алкоголем. Но подобное встречается редко. А “излечивается”, напротив, быстро: либо человек приходит в себя после “профбеседы” и становится нормальным, либо уезжает домой.
Разговор короткий. Не можешь, не получается – не надо мучиться. Значит, не твоё это дело. Уезжай поскорее, пока не погиб по глупости, никто упрекать не станет,
– продолжает собеседник Царьграда.
Хотя – таких, ещё раз оговаривается Саша, мало. Большинство же (процентов восемьдесят), получив отпуск и съездив домой – к родным и близким, через месяц возвращается обратно – в строй.
На вопрос, что будет “после”, когда случится долгожданная Победа, ростовчанин отвечает с некоторым недоумением:
А что будет? Вернёмся. Отдохнём. И каждый продолжит заниматься тем, чем занимался до командировки. Работать, жить, воспитывать детей. Я просто хочу сказать ещё раз: мы выполняем свой долг, защищаем Родину – это раз, освобождаем Украину от нацистских подонков – это два. И всё. Не надо ничего выдумывать,
– отрезал он.
Да – добровольцы. Но служить они идут по контракту
Точных раскладов по численности войсковой группировки, участвующей в СВО, на данный момент, по понятным причинам, нет. По приблизительным оценкам экспертов, русские и союзные силы насчитывают порядка трёхсот тысяч “штыков” (сухопутные войска, ВДВ, морская пехота, Росгвардия, Народная милиция ЛДНР) и имеют, что имеет важнейшее значение, перевес в боевой механизированной мощи (танки, авиация, артиллерия).
Им противостоит практически вся армия Украины, плюс задействованы силы полиции, Нацгвардии и теробороны – рекруты и резервисты, в сумме – от 700 до 900 тысяч человек (потери сейчас не берём, хотя они весьма значительны). И не стоит забывать, что коллективный Запад, стараясь продлить агонию укронацистского режима, постоянно накачивает Незалежную своим вооружением, на стороне укрорейха.
А протяжённость линии фронта – около 2400 км.
Соответственно, не нужно быть большим докой в военных делах, чтобы понимать: прорехи на линии соприкосновения, пусть и при наличии прикрытия со стороны авиации, боевой техники, РСЗО и так далее (успешного и эффективного, кстати, прикрытия – тут бесспорно), недопустимы. Есть мнение, что именно недостаток живой силы и замедляет наступление наших войск.
И вот не допускать появление этих “дыр”, в спайке с регулярными частями, и призваны добровольческие соединения.
На данный момент добрая половина регионов России ведёт набор в собственные “именные” батальоны, формируемые на контрактной основе. Последнее уточнение, к слову, важное: речь идёт не о стихийных партизанских отрядах, а конкретно о военной службе по контракту, где с каждым изъявившим желание отправиться на спецоперацию юридически оформляется договор в соответствии со статьей 33 Федерального закона от 28 марта 1998 г. № 53-ФЗ “О воинской обязанности и военной службе”.
Страна собирает “именные” батальоны
Добровольческие соединения успешно создавались по инициативе Союза добровольцев Донбасса ещё до спецоперации – и они выполняли свои задачи по противодействию укронацистскому режиму. И после объявления СВО формирование их продолжилось.
А первые подразделения непосредственно в регионах возникли в Чечне буквально с первых дней СВО – это были спецподразделения “Ахмат”, батальон “Юг”, моторизированный полк им. Ахмата-Хаджи Кадырова, летом стало известно о наполнении новых батальонов “Ахмат” – с приставками “Юг”, “Север”, “Запад” и “Восток”.
В Приморье готовится к отправке добровольческий отряд “Тигр”, который, по заявлению губернатора Олега Кожемяко, будет оказывать поддержку приморской же 155-й гвардейской бригаде морской пехоты, выполняющей задачи на Украине. В него принимаются мужчины от 18 до 60 лет, которые проходят месячное обучение. До отъезда они получают 200 тысяч рублей, затем ежемесячно – столько же.
Один из примеров набора в “именные” батальоны. Скриншот из ВК.
В Якутии создаётся отряд “Боотур” (в его состав входят водители, механики, наводчики ПВО и пулемётчики), в Чувашии – батальон связи “Атал”, в Пермском крае – мотострелковая рота “Парма” и танковый батальон “Молот”, в Амурской области – одноимённый мотострелковый батальон, в Челябинской – батальоны “Южный Урал” и “Южноуралец”, в Нижегородской – танковый батальон им. Кузьмы Минина. В Татарстане тоже формируются “региональные” батальоны – “Алга” и “Тимер”, в Башкирии – мотострелковый батальон им. Минигали Шаймуратова, в Тюменской области – артдивизион “Сибирь”, снайперская рота “Тайга” и сапёрный батальон “Тобол”, в Санкт-Петербурге – батальоны “Кронштадт”, “Нева” и “Павловск”.
Готовятся “именные” соединения в Курской, Омской, Ленинградской областях, в Москве. А казаки из Краснодарского края и Ростовской области участвуют в СВО уже давно.
“Это, прежде всего, патриоты. А на провокации обращать внимания не стоит”
Сравнивать эти батальоны с какими-то украинскими “тербатами” и “нацбатами” ни в коем случае нельзя, считает политолог Марат Баширов, автор ТГ-канала “Политджойстик”.
Это – контрактники. Которые набираются на контрактную службу Министерством обороны России, поэтому сравнивать их с украинскими “батальонами” нельзя. Эти люди имеют опыт военной службы – да, не все из них ранее принимали участие в боевых действиях, но все они являются военнообязанными.
Поэтому, собственно, и все рассуждения на тему того, что после возвращения “оттуда” они вольются в какие-то формирования – по примеру того, как это было (и есть) на Украине, где практически каждый олигарх для защиты своих интересов обзавёлся собственной маленькой “армией”, – эксперт считает спекуляциями и провокацией.
Все они, естественно, где-то работают в обычное время – у кого-то свой бизнес, кто-то трудится на предприятии, ещё где-нибудь. И, соответственно, они и не появились из ниоткуда и не исчезнут куда-то. А вернувшись, продолжат жить так, как прежде,
– отмечает Баширов в беседе с Царьградом.
Тема, о которой он упомянул, однако, действительно стала активно муссироваться в последнее время – собственно, с того момента, как началось создание таких соединений.
Как полагает бывший опер РУБОПа Александр Григорьев, этот зловонный “ветер”, порождающий всякие “инсинуации о будущем”, дует из Незалежной: вбросы специально запускают украинские спецслужбы, чтобы вызвать брожения в обществе в России.
Налицо попытка напомнить нам, как было в 90-х, когда правили бал бандитские группировки, ряды которых пополняли в том числе и бывшие сотрудники правоохранительных органов, и военнослужащие. Но время сейчас другое – это первое. Другой момент – сегодня в нашей стране попросту нет ни олигархов, готовых силовым способом отстаивать свои какие-то интересы (я не говорю о толстосумах – денежных мешках), ни криминальных группировок по образу тех, что были прежде. А уж тем более говорить о каких-то чиновниках, мечтающих обзавестись собственными вооружёнными бригадами, совсем смешно,
– утверждает Григорьев.
Он напоминает, что добровольцы, в соответствии с поправками в закон “О ветеранах”, ведёнными с 14 июля текущего года, относятся к ветеранам боевых действий – и, соответственно, на них распространяются все меры соцзащиты, предусмотренные для этой категории.
Извращённые варианты по украинскому сценарию у нас не пройдут
По мнению первого министра безопасности ДНР, исполнительного директора Союза добровольцев Донбасса Андрея Пинчука, люди, которые приняли решение идти на фронт добровольцами, – это в первую очередь патриоты своей Родины.
На протяжении всей своей истории Россия отстаивала свои интересы – военным путём, и много было служивых в любое время, – напоминает Пинчук. – И каждый раз возвращались люди с боевым опытом, которые защищали свою страну. А как иначе? И что? Простой пример: семь лет назад мы создали Союз добровольцев Донбасса, и всё это время он объединяет тех, кто принимал участие в боевых действиях. Потом они жили своей привычной жизнью. А как только началась СВО, значительная часть вновь уехала на фронт: у нас три батальона сформировано и несколько отрядов на Запорожском, Харьковском направлениях.
Считать же, что из них впоследствии будут созданы некие локальные вооружённые структуры, наивно, полагает Андрей Пинчук. К тому же, подчёркивает он, силовой аппарат в России работает хорошо, есть вертикаль власти, а Россия – всё-таки не Украина, и извращённые варианты, которые там происходили и происходят, у нас не пройдут никак.
Медики ведут прием в Новоазовской районной больнице
Жители поселка Сартана неподалеку от Мариуполя в школьном бомбоубежище, где у них есть возможность переждать артобстрел, получить пищу и зарядить телефон
Женщина у передвижного медицинского комплекса с врачами госучреждений здравоохранения Тульской области, размещенного в Мариуполе
На улице Мариуполя
Женщина в поселке Сартана в 17 километрах от Мариуполя
Жители села Трехизбенка стоят в очереди за горячими обедами и гуманитарной помощью
Главное же, чему научился я — избавление от иллюзий и снобизма. Мне, человеку выросшему в интеллигентной семье потомственных врачей всегда казалось, что общий язык я смогу найти только с человеком, получившим высшее образование. Но, общаясь с солдатами, я понял, сколько среди них по-настоящему глубоких и неординарных людейДа и вообще начал воспринимать их именно как людей, очень разных, со своими историями и характерами, а не просто как супергероев в форме. Такой вот необычный урок.
В Союзе Добровольцев Донбасса сообщили о потере
Союз Добровольцев Донбасса скорбит из-за смерти опытного бойца Сергея Захарова (позывной “Бумер”).
Опытный боец, доброволец Сергей Захаров (“Бумер”) погиб. О смерти сообщили в Союзе Добровольцев Донбасса. Он вызвался добровольцем ещё в 2014 году.
Надёжный, насмешливый, упрямый – ребята, воевавшие рядом с ним, быстро становились его друзьями. Сначала был в составе отдельного подразделения, потом перешёл в батальон “Восток”, затем – в охране Александра Бородая”, – говорится в сообщении.
Новой отправной точкой для “Бумера” стала дата 24 февраля.
Он вместе с другими добровольцами прибыл на сбор отряда “Центр” Союза добровольцев Донбасса. Затем были полигон, Изюмский фронт – боевые, боевые и опять боевые.
“Успешно штурмовали опорники, брали трофеи – на базу только помыться, и опять на БЗ.
После выхода отряда СДД “Центр” вернулся в свой “родной” 45-й полк, в составе которого и принял последний бой”, – сообщили в СДД.
Коллеги выразили соболезнования в связи с потерей товарища.
“Прощай, друг”, – говорится в прощальном посте.
В эти дни исполняется пять лет со дня появления в прессе понятия «российский доброволец на Донбассе» – тех самых людей, которых украинская пропаганда называет «оккупантами» и «наемниками». Иначе говоря, россиян, приехавших на Донбасс воевать. Кто были эти люди на самом деле, какое влияние они оказали на ход гражданской войны на Украине, и как это движение менялось со временем?
Пять лет назад, в начале июня 2014 года из Славянска на юг в сторону Донецка потянулась колонна ополченцев Донбасса и российских добровольцев. Два с половиной месяца они обороняли славянско-краматорскую городскую агломерацию от украинских войск и добрбатов. Эти события принято считать началом войны на Донбассе (хотя это и не совсем так), как и первым участием в войне на Востоке Украине организованной группы российских добровольцев. Так получилось, что это оказалась группа во главе с (Гиркиным). Этот небольшой отряд зашел в Славянск, рассчитывая на быстрый, «крымский» сценарий, а оказался в гуще войны.
Продолжение истории после рекламы
В украинской пропаганде принято определять россиян, воевавших и воюющих на Донбассе, либо как «наемников-профессионалов», либо как маргиналов, которым больше заняться было нечем. Материал для этого всегда найдется. При желании биографию любого активного человека можно нарезать в такую капусту, что мама родная не узнает. «Моторола» не был светочем академической науки, работал на шиномонтаже и действительно чувствовал себя в армии лучше, чем на гражданке. Но это не превращает его в опустившегося маргинала и патологического убийцу, помешанного на войне, каким его изображают на Украине.
Однако из всей массы российских добровольцев профессиональных военных и/или людей с реальным военным опытом было очень немного. По некоторым попыткам оценки (достоверной статистики не существует), 80-85% российских добровольцев даже не служили в армии по призыву, не говоря уже о боевом опыте. Просто все внимание сконцентрировано на нескольких знаковых фигурах, которые как раз в силу своего опыта и оказались на командных позициях. Но в самый критичный период 2014-15 годов, основная масса прибывших на Донбасс из России добровольцев представляла из себя восторженных мальчишек-максималистов с удивительной идеологической кашей в головах.
Кстати, украинская сторона постоянно замалчивает тот факт, что едва ли не все до единого знаковые командиры ополчения – из числа местных, а не «понаехавших». Составы первых «народных дружин» едва ли не поголовно были бывшими сотрудниками правоохранительных органов Украины, «Беркута» или служившими в украинской армии по контракту на офицерских должностях. Ходаковский и Беднов («Бэтмен») –омоновцы, служил военным комиссаром Лисичанска, служил в УБОПе в Харькове, Роман Возник («Цыган») – «беркутовец», подполковник запаса («Бес») после увольнения из армии некоторое время работал начальником охраны Горловского машзавода имени Кирова. Даже , казак казаком, и тот служил в ВСУ по контракту в 1990-х годах сержантом.
И численно местные всегда превышали добровольцев из России. В Славянске отряд Стрелкова насчитывал 52 человека, а местная народная дружина Пономарева к тому моменту уже превышала 300 человек, успела поучаствовать в захвате здания обладминистрации и здания СБУ в Донецке и состояла в основном из бывших местных милиционеров и омоновцев. Отличие отряда Стрелкова состояло только в наличии хорошего вооружения, единообразии формы и оружия и единичной подготовки редких профессионалов, которых всегда не хватает в такого рода конфликтах: гранатометчиков и зенитчиков. Как результат – тяжелые потери украинской авиации в небе над Славянском.
Отряд Стрелкова сбил из ПЗРК три Ми-24 (еще один повредил), один Ми-8 и самолет Ан-30.
Впоследствии, кстати, когда появилась возможность «выбирать» среди российских добровольцев, предпочтение всегда отдавалась носителям специальных военных профессий: тех же зенитчиков и гранатометчиков, механиков-водителей со старым советским опытом, артиллеристов.
Для всей этой разнородной массы добровольцев именно «русский мир» стал объединяющим, только вот понимали они его порой прямо противоположно. Диапазон политических пристрастий был максимален: от строго монархических до крайне левых, «чегеварианских» со всеми остановками.
Большей частью этот поток был неуправляем, но затем включились «профильные» организации, которые стали посылать «своих» в «свои» отряды. В результате стали появляться части, целиком составленные по идеологическим соображениям. В тогдашнем руководстве ДНР и ЛНР из местных на первом этапе однозначно побеждали левые, ориентированные на социалистические идеи порой даже в каком-то удивительном троцкистском их изводе. Это объясняется социально-экономическим положением на Донбассе за все время украинского господства, антиолигархическим пафосом и структурой общества. И лишь часть российских добровольцев вписывалась в эту атмосферу, но некоторые, как, например, кургиняновское движение «Суть времени» даже претендовали на первые роли. А так называемые казачьи части, в том числе и отряд Дремова, особой идеологией не отличались. «Казачья идея» воспринималась ими в основном как странная помесь монархизма и анархизма, больше образ жизни, чем идеология.
Отдельный разговор о так называемых национальных отрядах, которых на самом деле почти не было. Во время боев за гору Карачун Стрелков распорядился кричать в мегафоны «Аллах акбар!», чтобы «пугать» украинцев «чеченским спецназом». Но это был чистой воды блеф, хотя небольшой чисто чеченский отряд потом появился, но дисциплиной не отличался и его закономерно «попросили» домой.
Отряд «Пятнашка», состоявший исключительно из добровольцев, в этом плане очень показателен. Собственно говоря, это самый первый стихийный отряд российских добровольцев в чистом виде. Он никогда не был узко национален, хотя на многих коллективных постановочных фото его бойцы часто снимаются на фоне абхазского и осетинского флагов. А нашивка батальона откровенно была срисована с абхазо-адыгского герба: открытая ладонь, обрамленная звездами. Придумал это, конечно, Ахра Авидзба («Абхаз») – организатор и первый командир «пятнашки», уроженец Сухума, экономист по образованию, учившийся в РУДН. Но звезд на символе батальона ровно 15. Столько было первых добровольцев, списавшихся в социальных сетях и приехавших в Новошахтинск. Отсюда и название отряда.
«Пятнашка» просто в силу своего происхождения была предельно деидеологизирована, и символизировала собой как раз тот самый стихийный ответ на победившие на Украине взгляды. Сам «Абхаз» сравнивал майданные решения по языку и ущемлению русскоязычного населения с событиями 1989-90 годов в Абхазии (разделение обучения на грузинском и других языках в Сухумском университете, с чего и началась «горячая» стадия застарелого грузино-абхазского конфликта).
Кто-то болезненно реагировал на «бандеризацию» украинского общественного сознания, кого-то привлекала идея защиты русских людей. То есть, это была структура как раз того абстрактного «русского мира» без примеси искусственных «взвесей» монархизма, империализма, троцкизма и марксизма-ленинизма, и удивительных изводов псевдо геополитических идей отдельно взятых доморощенных «философов». Неудивительно, что именно «пятнашка» в короткий срок стала одним из самых боеспособных подразделений ополчения, а затем ВСН. Авидзба на посту командира «пятнашки» сменил осетин («Мамай»), погибший в мае прошлого года от случайного попадания гранаты из АГС прямо во время записи телеинтервью с ним на передовой для ВГТРК.
Приток и отток российских добровольцев всегда носил стихийный и «сезонный» характер, и эти волны нехорошо сказывались на общих настроениях. Посидевшие в окопах люди радикализировались, требовали быстрых решений, разочаровывались и просто уезжали. Приезжали новые, но каждый раз эти приливы и отливы порождали перепалки в социальных сетях, «нас слили», «мораль падает» или наоборот возрастает и все тому подобное.
Все эти идейные споры и противоречия с интенсификацией боевых действий естественным путем стали сходить на нет. Партизанщина первых месяцев 2014 года подразумевала некоторую политическую вольность нравов. Когда же война переросла в классический конфликт высокой интенсивности, идейная раздробленность стала только мешать. И не все избавились от этого синдрома, что стало частью причин конфликтов так называемой «бригадизации» – создания из местного ополчения и добровольцев аналога регулярной армии. Наиболее упорствовали в своем анархизме отряды и командиры, придерживавшиеся не столько идеологии, сколько «образа жизни», в первую очередь, казаки. Но в целом состав добровольческих отрядов принципиально не изменился.
Принято считать, что добровольческое движение, как и вечные идейные споры на Донбассе не слишком одобрялись профессиональными военными Донбасса и официальной Москвой. В целом это так, но стихийную составляющую никто не отменял. Несколько раз предпринимались попытки просто не пускать потенциальных добровольцев через границу, что тут же вызывало крайне резкую реакцию на Донбассе в привычном стиле «нас слили».
Наличие российских добровольцев (как профессионалов, так и мальчишек-максималистов) всегда воспринималось местными как видимая, «народная» составляющая поддержки со стороны России.
Офицеры, проводившие «бригадизацию», и профессиональные военные советники – это одно, а человек, бросивший хорошую работу или бизнес, или рискующий своей еще не состоявшейся жизнью мальчишка из хорошей московской семьи – это другое.
В некоторых регионах России (например, КБР), кстати, до сих пор пользуются заслуженным и официальным уважением ветераны еще одной подобной войны – абхазской. Они даже проводят в школах уроки мужества, а абхазский День победы еще недавно отмечали в Нальчике как чуть ли не государственный праздник с мероприятиями на стадионе. Донбасским ветеранам такое даже не снится.
Табуированность этой темы – сюрреалистична. В конце концов, добровольческое движение деятельной помощи братским и/или страдающим народам в России было всегда уважаемым и одобряемым с начала XIX века. Достаточно вспомнить войны на Балканах и даже массовость поддержки в России буров во время второй англо-бурской войны. А сейчас речь идет о теме, стремящейся стать чем-то вроде очередной скрепы, – формировании «русского мира» в его патриотическом, а не надуманном понимании.
Возможно, должно пройти еще какое-то время и закончиться война, чтобы из всего этого были бы сделаны выводы. Главным же, если так допустимо сказать, удивлением стало то, что основную массу российских добровольцев составляли необстрелянные мальчишки «цифрового поколения». Значит, наверное, не так все с этим поколением плохо, как было принято снобистски считать.
Глава Чечни Рамзан Кадыров сообщил в своем Telegram-канале об отправке новой группы добровольцев в Донбасс.
По его словам, добровольцы предварительно прошли курсы подготовки на базе Российского университета спецназа в Гудермесе.
Ранее Кадыров сообщил о присоединении к союзным войскам в Донбассе двух новых чеченских батальонов.
Сколько потерь украинской армии 2022?
12 марта 2022 года он заявил о гибели около 1300 военнослужащих. 15 апреля в интервью CNN Зеленский оценил число погибших украинских военнослужащих в 2500—3000 человек, а раненых — примерно в 10 тысяч
Сколько погибло добровольцев на Украине?
Русская служба Би-би-си ведет поименный список потерь российских военнослужащих в Украине совместно с изданием “Медиазона” (признано в России “СМИ-иноагентом”) и командой волонтеров. На 2 сентября нам удалось подтвердить информацию о 6024 погибших солдатах и офицерах
Сколько погибло на Донбассе русских солдат 2022?
Последний раз Россия озвучивала официальные данные о потерях 25 марта: погибших – 1351, раненых – 3825
Сколько наших солдат погибло в Украине?
Из 5701 установленного российского военного, погибшего в Украине , 966 человек – то есть 17% – являются офицерами, среди них 4 генерала и 34 полковника. При анализе данных за полгода видно, что наибольшая доля потерь пришлась на младших офицеров. Судя по всему, они гибнут примерно в три раза чаще, чем их подопечные